Тимур АЛОЕВ: «Легкость в мыслях необыкновенная», или глоссолалия «непосланного» посла
Автор: Тимур АЛОЕВ, ст. научный сотрудник, кандидат исторических наук КБИГИ
Содержание интервью российского посла в Турции довольно занимательно и оставляет неизгладимое впечатление. Рассуждая о возникшем в последнее время напряжении в российско-турецких отношениях Алексей Ерхов, разумеется, с позиций представляемого им государства, анализирует причины эскалации в идлибской зоне. Свои размышления опытный дипломат предваряет разумной мыслью о том, «каким тяжелым грузом повисли на наших (российско-турецких. – Т.А.) двусторонних отношениях три века конфликтов». Надо полагать, что умение отстраняясь от преходящих треволнений вглядываться в актуальную повестку сквозь призму исторического контекста говорит в пользу компетентности российского дипломата. Дальнейшие суждения кажется подтверждают наличие развитого чувства историзма у главы российской дипмиссии. «Уроки истории – особенно не выученные или не понятые кем-то – «достают» нас и сегодня… Более того, очень многие наши нынешние проблемы не только уходят корнями в далекое прошлое, но и как бы «подпитываются» оттуда – яростной ксенофобией, злобой, ненавистью и враждебностью». Покоящиеся на здравом смысле, широкой эрудиции и многолетнем опыте слова Ерхова, таким образом, выстраиваются чуть-ли не в целостную методологию осмысления многосложных политических реалий. Подобное видение в соотнесенности с глубокой «включенностью» в содержание двусторонних политических перипетий позволяют послу развернуть взвешенную и непротиворечивую (по крайней мере, в глазах непосвященной публики) аргументацию российской позиции. И невольно проникаешься выдвигаемыми доводами – ведь его слова лишены какого-либо оттенка неумолимой категоричности и безапелляционного самодовольства. Наоборот посол демонстрирует изрядную долю самокритичности («…наши российские соцсети порой немногим лучше – та же «легкость в мыслях необыкновенная», та же безнаказанная безответственность за свои слова»)и недвусмысленную установку на равноправный диалог («…понять партнера, его логику действий, прислушаться к его словам и принять как данность право другого на свою собственную точку зрения, отличную от твоего видения, происходящего…») Что тут скажешь, на редкость выдержанные и мудрые слова. Однако вокабуляр рафинированного дипломата в мгновение ока претерпевает необъяснимую метаморфозу, когда речь заходит о черкесах. Вернее, интервьюируемый сам отклоняется от «линейного» сюжета «идлибской темы» и принимается строжить черкесов.
В связи с тем, что дальнейшая речь анкарского резидента просела в унылое косноязычие и беспросветный алогизм,вылившись в дичайший поток сознания, представляется целесообразным концентрироваться, по возможности, на каждом предложении отдельно. Но прежде чем коснуться вдруг обнаружившегосяклоачного языка (в полном соответствии с критериями Гасана Гусейнова) мидовского работника, следует обратить внимание на заведомо дешевый и беспомощный кунштюк к которому он прибег для того, чтобы «пристегнуть» самостоятельную и обширную проблематику, связанную с Геноцидом черкесского народа со стороны российского государства к пене текущего момента, о которой никто через месяц и помнить не будет.
Итак, первое из странных предложений Ерхова гласит: «Вот вам пример, на сегодня достаточно актуальный – так называемый исход черкесов с Северного Кавказа в Турцию в результате «Кавказской войны» XIX века». Парадоксально, что дипломат ранга чрезвычайного и полномочного посла, признавая нечто актуальным в контексте страны пребывания,вместо скрупулезной проработки причин и последствий злободневного вопроса пытается уклонится от проблемы как страус сующий голову в песок. Ведь от того, что Ерхов предваряет словосочетание «исход черкесов» конструкцией «так называемый» (т.е. оборотом, используемым: а) перед малоизвестным и необычным названием, и б) в случае указания на то, что слово, выражение, термин и т.п. по своему значению не отвечает называемому им предмету, понятию, явлению) неприятная для посла правда жизни никуда не девается. Во-первых, как Ерхов сам мог убедиться, современную Турецкую республику населяет такое множество черкесов, что он сам признал проблему, связанную с ними актуальной и приоритетной. Во-вторых, «исход черкесов» (по-турецки, «сюргун») является общеизвестным фактом и к тому же данная номинация в целом отражает процесс массового появления автохтонного населения Черкесии в границах Турции. Следовательно, допущенный послом огрех можно отнести либо к неуверенному владению посла азами родного языка, либо к тому, что он прибег к такому механизму психологической защиты как отрицание. Как можно догадаться ни с одной из этих аттестаций не соотносим статус посла. Продолжением избыточных потуг к гиперкомпенсации является и закавыченное употребление наименования эпического катаклизма Кавказской войны. Напомню, кавычки используются для отдельных слов/словосочетаний если они включаются в текст не в своем обычном значении, используются в ироничном смысле или же предлагаются впервые. (Как бы отреагировали на подобные «дипломатические» проделки российские же (да и не только) историки начиная от Ростислава Фадеева, собственно введшего данный термин в историографический обиход остается только гадать.) Видимо посол наивно полагает, что представленные процедуры искажения способны скрыть основной для сегодняшнего дня, кроющийся в международно-правовой плоскости смысл «черкесского сюргуна».
Резонерство посла получило продолжение в следующим перле: «Когда я был Генеральным консулом в Стамбуле, было время, когда перед нашим зданием практически каждый день организовывались антироссийские демонстрации по поводу очередной годовщины окончания этой самой «Кавказской войны»» Если в первом предложении обнаружилась лишь склонность к словесно-пунктуационным вывертам здесь можно наблюдать абсурд в беспримесном виде. Ведь в самом деле какой смысл можно узреть в сентенции, в которой утверждается факт каждодневных (!) демонстраций «по поводу очередной годовщины» (!). В данном случае нельзя говорить даже о разновидности фантасмагории – речь идет о нечто немыслимом, по крайней мере, в нашем трехмерном мире. Но вряд ли стоит удивляться причудам дементивного сознания.
Следующее откровение Ерхова также весьма красноречиво: «И лозунги демонстрантов (черкесских. – Т.А.) были, честно говоря, малоприятными – типа «Россия – убийца, вон с Кавказа» и так далее, не говоря уже о прямых оскорбительных выпадах в адрес российского руководства». Оказывается, российского посла в Турецкой республике фраппирует лозунг ее граждан, этнических черкесов – «Россия убийца». Но насколько это должно удивлять посла? Ведь нынешняя РФ признает себя правоприемницей Российской империи. Последняя, как известно, в период с 1860-го по 1864 годы в ходе уничтожения Черкесии совершила Геноцид черкесского народа. Юридический термин Геноцид образован из сочетания греческого слова «генос» («раса, люди, род») и латинского суффикса «-цид» (caedo) означающего акт убийства. В контексте подобных реалий странно, что посол так уязвлен лозунгом черкесов, для которых артикуляция инфернальных страданий предков составляет моральный императив.
«Мы долго говорили, спорили с организаторами этих демонстраций и их участниками. Убедились: они исходят из «исторически сложившегося» стереотипа –плохая агрессивная Россия, маниакально одержимая жаждой географической экспансии и «этнических чисток», злобно напала на своих мирных соседей – адыгов, шапсугов и прочих и «выдавила» их с родины. И теперь кому-то очень хочется верить в такую красивую легенду, особенно потомкам тех, кто действительно страдал и передал память об этих страданиях последующим поколениям» – как можно понять, по объему данного блока, его насыщенности вздорным словоизвержением и неуместному интонационному сопровождению представитель внешнеполитического ведомства явно вошел в раж безудержного hatespeech с элементами саморазоблачения. Здесь если не слово, то почти каждое словосочетание достойно отдельной интерпретации. Но вдаваться в нагромождение всего аморального словоблудия будет излишним. Просто вычленим ключевые слова данной части ерховских высказываний в максимально без оценочной форме. Итак, «агрессивная Россия» «напала на своих мирных соседей – адыгов» «и «выдавила» их с родины». Во избежание всякой двусмысленности приведем ряд сравнений. В мировой историографии не оспаривается тезис об «агрессивной Англии» подчинявшей в XVIII –XIX веках население полуострова Индостан. Никто не подвергает сомнению, что «агрессивная Германия» в конце 1930-х годов подчиняла соседние государства» (аншлюс Австрии, ликвидация чехословацкого государства, нападение на Польшу и т.д.).Все ученые единодушны и в том, что «агрессивная Франция» в 1950-х годах вела колониальную войну в Алжире. Принимая во внимание такой ряд примеров не приходится удивляться тому, что государство, к 1763 году владевшее на Северном Кавказе маленьким клочком территории с пригоршней станиц, через столетие непрерывной войны против феодальных и республиканских политий Черкесии завладевшее территориями в десятки раз превосходящими исходный локус экспансии,аттестуется как «агрессивная Россия». Для очень уязвимых можно предложить другую оценку, к примеру, «регрессивная Россия», но это будет уместно только при оценке моральной составляющей злодеяний имперского государства.
Относительно ориентированности Черкесии на добрососедство по отношению к России недостатка в свидетельствах нет.В качестве примера можно сослаться на мнение руководителя российского внешнеполитического ведомства Никиты Панина. Спустя два года после начатой не без его влияния агрессии против ведущего черкесского княжества он признавал, что «… кабардинцы, которые прежде кубанцов (ногайцы Кубанской Орды. – Т.А.) в здешние границы не впускали, ныне им никакого препятствия не делают». Более того, по прошествии еще двух лет (1767) те же самые черкесы Кабарды во избежание дальнейшего разрастания масштабов кровопролития, проявив добрую волю довели до сведения российского командования, что ими принято решение «удерживать кубанцов от воровства и протчих народов которые подбег будут чинить… на казачьи городки и до самой Астрахани и с теми ворами яко злодеями поступать будут, как впрежние годы от них происходило».
А теперь обратимся к сообщениям свидетелей того, как черкесы буквально выдавливались из собственной страны. Представляется уместным начать с известных «Писем с Кавказа» вышеупомянутого Ростислава Фадеева. Итак, ознакомимся с выдержками из его описания, развернутого в Черкесии Геноцида. «До будущего лета (1863 года. – Т.А.) предположено было занять и приготовить к заселению обширное пространство предгорий от Белой до ущелья Пшехи, выгнать черкесов из плоскости между Пшехой и Пшишем…» «В половине декабря (1863 года. – Т.А.) когда наступили морозы и глубокие снега завалили ущелье, отряд снова воротился на плоскость, изгнал остатки горского населения изполосы земли между нижней Пшехой и Пшишем…» «Покуда эти действия происходили в восточной стороне Закубанского края, адагумский отряд, действовавший с западной стороны, от моря… двинулся далее в землю шапсугов. Опустошив еще раз плоскость от Абина до Хабля, на которую выгнанные горцы постоянно возвращались из своих ущелий…» «В течение октября и ноября шапсугское население было поголовно изгнано из горных пространств, на северном склоне – до Антхыря, а на южном – по морскому берегу до Бзыби». Этот автор описывая кульминацию Геноцида был весьма откровенен. Он считал, что черкесы «сопротивлялись чрезвычайно упорно, не только в открытом бою, но еще больше инерцией массы: они встречали наши удары с каким-то бесчувствием; как отдельный человек в поле не сдавался перед целым войском, но умирал, убивая, так и народ, после разорения дотла егодеревень, произведенного в десятый раз, цепко держался на местах. Мы не могли отступить от начатого дела и бросить покорение Кавказа потому только, что горцы не хотели покоряться. Надобно было истребить горцев наполовину, чтобы заставить другую половину положить оружие».
Для большей объективности обратимся к сведениям другого автора. Лев Тихомиров касаясь черкесского Геноцида заявлял: «Я, можно сказать лично пережил эту страшную историческую трагедию, подобную которой едва знавал мир даже в эпоху великого переселения народов». Поэтому он считал, что может «говорить о всей этой истории очень уверенным голосом». Указывая на план Евдокимова как на руководство по осуществлению Геноцида Тихомиров выразил его «философию» следующими словами. «С черкесами ужиться нельзя, привязать их к себе ничем нельзя, оставить их в покое тоже нельзя… Отсюда следовал вывод, что черкесов, для блага России, нужно совсем уничтожить…» Заключив, что «этот план, похожий на убийство одним народом другого, представлял нечто величественное в своей жестокости и презрении к человеческому праву». Тихомиров проникнутый состраданием погружает читателя в атмосферу непередаваемого горя. «Как я упоминал, черкесы сначала защищались, соединялись в союзы, дрались не на живот, а на смерть. Но их, конечно, всюду разбивали, и мало-помалу горцы пали духом, перестали даже защищаться. Русские отряды сплошной цепью оттесняли их и на очищенной полосе воздвигали станицы с хатами и сараями. За ними следом являлись переселенцы-казаки и поселялись в заготовленных станицах, окончательно доделывая постройки. Черкесы, когда уже совсем растерялись и пали духом, в большинстве случаев пассивно смотрели на совершающееся, не сопротивляясь, но и не уходя. Не сразу можно было подняться, не сразу можно было даже сообразить, что делать, куда уходить. Но размышлять долго им не давали. Во все районы посылали небольшие отряды, которые на месте действия разделялись на мелкие команды, и эти в свою очередь разбивались на группы по нескольку человек. Эти группки рассеивались по всей округе, разыскивая, нет ли где аулов, или хоть отдельных саклей, или хоть простых шалашей, в которых укрывались разогнанные черкесы. Все эти аулы, сакли, шалаши сжигались дотла, имущество уничтожалось или разграблялось, скот захватывался, жители разгонялись – мужчины, женщины, дети – куда глаза глядят. В ужасе они разбегались, прятались по лесам, укрывались в еще не разграбленных аулах. Но истребительная гроза надвигалась далее и далее, настигала их и в новых убежищах. Обездоленные толпы, все более возрастая в числе, бежали дальше и дальше на запад, а неумолимая метла выметала их также дальше идальше, перебрасывала наконец через Кавказский хребет и сметала в огромные кучи на берегах Черного моря… Вся эта дикая травля – не умею найти другого слова – тянулась около четырех лет, достигши своего апогея в 1863 году».
Представленные свидетельства составляют лишь малую толику материалов иллюстрирующих, что выдавливание черкесов из Черкесии происходило совершенно не в той форме как это подразумевается (согласно узусу русского языка) при помещении данного слова в кавычки. В любом случае бесспорно, что российский посол по незнанию или осознанно использовав словосочетание «красивая легенда» в контексте размышлений о выдавливании черкесов из своей страны в глазах потомков жертв Геноцида предстал в качестве воплощения безнадежного аморализма и продолжающейся российской политики сокрытия злодеяния. Собственно, проступающее в словах Ерхова неприятие стремления черкесов не поддаться беспамятству и передать «память об этих страданиях последующим поколениям» вполне изобличает дремучую косность представленийроссийской власти в контексте современных стандартов культуры памяти. Мне уже случалось касаться вопроса о неприемлемости и неэффективности реализуемых Москвой практик по умолчанию черкесской трагедии посредством табуирования, но fauxpasроссийского дипломата, по-видимому, привносит некоторую, явно неутешительную новеллу в продвигаемую античеркесскую стратегию. По крайней мере неприкрытая трансляция облыжного риторства со стороны дипломатического представителя укладывается в подобную гипотезу. Как бы то ни было складывается устойчивое и от того удручающее впечатление, что посол Ерхов не прочь воспользоваться принципом известного персонажа «чем больше ложь, тем скорее в нее поверят». Чего, к примеру, стоит лицемерное стенание «о том, каково было населению русских станиц жить бок о бок с соседями, благосостояние которых основывалось на так называемых набегах – то есть на убийствах, грабежах и работорговле»?Выше приведены свидетельства о том, как «русские станицы» «самозарождались» в Шапсугии, Абадзехии, Натухае и других областях страны и нет необходимости (да и возможности) развернутого изложения всего векового процесса военно-демографической оккупации Черкесии тем более, что он весьма прозрачен. Представляется более целесообразным сконцентрироваться на других нюансах ерховских речений. В частности, на вопросе о первоначальном импульсе, как он отмечает (в этом случае абсолютно справедливо), «так называемых набегов». Собственно, тема «набегов» и выдуманной в свое время с определенными целями «набеговой системы» давно почила в бозе. И один из последних гвоздей в гроб этого историографического недоразумения вбил не кто-нибудь, а покойный руководитель петербургской исторической школы кавказоведения Ю.Ю. Карпов. (Тех, кто имеет вкус к фундированному первоклассному историческому анализу отсылаю к текстам выдающегося ученого.) Здесь же во избежание пространных рассуждений на данный предмет просто приведем одно наблюдение, без малого полуторавековой давности. Я.В. Абрамов писал: «Меня всегда занимал вопрос о том, из каких побуждений кавказские (российские. – Т.А.) администраторы устраивали выселения кавказских горцев в Турцию? Официальный историк этих выселений г-н Берже объясняет дело так, что изгнание горцев было вызвано их постоянными разбоями, что усмирить их не было никакой возможности иначе, как или истребить совершенно, или выселить из гор на плоскость или в Турцию. Обращаясь, однако, к фактам, из которых некоторые сообщаются тем же официальным историком, мы находим, что не «гениальный план» заселения казаками занятых горцами местностей и изгнания последних из гор является следствием разбоев горцев, а наоборот, сами разбои явились следствием «гениального плана».
Имеет смысл акцентировать внимание и на высказанном мнении о том, что якобы благосостояние черкесов основывалось на «набегах». Хотя выше представленного наблюдения Абрамова достаточно для опровержения данного тезиса, представляется уместнымболее рельефно обозначить насколько столь востребованная в шовинистических кругах идеологема далека от действительности. Для этого обратимся к беспристрастным наблюдениям профессионалов.
И.Н. Клинген исследуя экологию территорий, где прошелся смерчь Геноцида писал о том, что черкесы «прекрасно умели возделывать зерновые растения, всякого рода орехи, хурму, яблоки, груши, винную ягоду… На юго-востоке занимались они хлопком, особый вид лебеды служил им для добывания селитры, а душистый мед тысячами пудов шел заграницу. Их защитные насаждения вдоль рек, живые изгороди, лесные опушки кругом полей, древесные группы для затенения, воздушные силосы из листьев и ветвей – все вызывает одобрение агрономов. Веками выработанная систем гигиенического режима для предупреждения от лихорадки, особенно выбор мест для жилища, пользование водой, распределение работ по времени дня и по времени года в зависимости от вертикального профиля местности – все возбуждает удивление среди гигиенистов. Их плуги и рала, их выносливые горские семена были замечательно приспособлены к местным условиям. Скотоводство велось в огромных размерах, и из молочных продуктов приготовлялся хороший и прочный сыр. По Пейсонелю, они били ежегодно до 500 000 баранов и продавали до 200 000 бурок. Масса тисового, пальмового и строевого леса грузилась на иностранные корабли. Еще в последней трети прошлого столетия, по Пейсонелю, общий вывоз товаров из Черкесии простирался, по тогдашним деньгам (считая только один таманский рынок и Каплу), до двух миллионов рублей… Удалив из страны черкесов в силу общих государственных соображений, мы взяли на себя тяжелый нравственный долг удовлетворить цивилизацию за утраченные силы и за погибшую культуру, которая копилась 3000 лет…» О том, как «цивилизаторская миссия» была реализована рассуждал другой российский автор Ф.А. Щербина. Он писал: «В несколько лет, когда ушли горцы и осели в нем русские, край буквально-таки опустел, а природа превратилась из матери в мачеху. Пока население довольствовалось казенным пайком, черкесские поляны заросли колючкой и засорились, черкесские сады заглохли, плодовые деревья одичали…Когда же население было обращено из казачьего сословия в поселян и было лишено казенного пайка, то оно сразу очутилось в безвыходном положении. Посевов и скота у него оказалось так мало, что ему нечего было есть и нечем стало жить. Произошел полный экономический крах…» Поэтому совершенно закономерно А.В. Кривошеин спустя четыре десятилетия после того как земли уничтоженной Черкесии оказались в безраздельном распоряжении пришельцев−«цивилизаторов» вынужден был признать, что «русские крестьяне не скоро сумеют достичь того уровня, на котором вели хозяйство черкесы» (!)
Удручающее впечатление от демарша Ерхова при дальнейшем ознакомлении только нарастает. Словесные излияния в нарочито балаганной стилистике («правительство тех дней все это терпело-терпело, а затем терпение кончилось»), усугубление и нагнетание «языка вражды» («с кем нельзя жить в мире», «криминальный образ жизни»; Утверждение о криминальности той или иной этнической группы, согласно классификации А.Верховского выступает верным показателем наличия «hatespeech») и очередные откровенные лживые измышления относительно якобы предоставленной черкесам возможности избежав Геноцида остаться на Родине убеждают, что «текстом» посла пристало заниматься не историку, а гарбологу – специалисту занимающемуся изучением мусорных отходов и методов их утилизации.
Вместе с тем широкий общественный резонанс, вызванный словами российского дипломата внушают надежду на конечное торжество справедливости. Но первой предпосылкой такого исхода является неустанное стремление к недопущению произвола.В нашем настоящем случае словесного и символического.Думается здесь к месту прозвучат слова Баррингтона Мура о том, что «в любом обществе именно господствующим группам приходиться больше всего утаивать правду о том, как функционирует общество. Поэтому подлинный анализ часто обречен на то, чтобы иметь критическое звучание, выглядеть скорее, как разоблачение, чем как объективное высказывание… Для всех исследователей человеческого общества сочувствие к жертвам исторического процесса и скептицизм в отношении заявлений победителей обеспечивают достаточную защиту против того, чтобы попасть под влияние господствующей идеологии».
