Открытое обращение Мартина Кочесоко к председателю КБНЦ РАН Нагоеву З. В.
Уважаемый Залимхан Вячеславович!
Рассуждая о перспективах федерализма, основополагающем предназначении Кабардино-Балкарской республики как государства, призванного обеспечить этнокультурное воспроизводство народов ее населяющих, В.Х. Кажаров придавал исключительное значение Институту гуманитарных исследований (КБИГИ). «Государство выполняет свои задачи по развитию культуры через определенные институты. В КБР к ним прежде всего относится Институт гуманитарных исследований, созданный в 1926 г. Его уникальность заключается в том, что он является единственным в мире научным учреждением, ориентированным на изучение проблем национальной культуры кабардинцев и балкарцев. Этим же обстоятельством определяется его огромная роль в сохранении этнокультурной самобытности указанных народов», – писал он.
Хотя, разумеется, наше отношение к институту не формулировалось в подобных филигранных (как теперь понимаю, во многом выстраданных) выражениях, ознакомившись с этими словами спустя много лет после их написания я явственно осознал, что уже в годы учебы на историческом факультете университета мы живо ощущали непреходящую и не будет преувеличением сказать, судьбоносную значимость Гуманитарного института в сохранении и осмыслении драгоценного наследия предков. Соответственно уже со студенческой скамьи мы взирали на КБИГИ как на один из центров, где будет вырабатываться адекватный современным реалиям инструментарий осмысленного встраивания нашей культуры в сложный, всеохватный и многих пугающий поток, именуемый глобализацией. Ассоциируя институт с именами наших выдающихся соотечественников (Талостана Шеретлокова, Зрамука Кардангушева, Заура Налоева, Валерия Кажарова) в нас присутствовал особый трепет в отношении очага нашей научной мысли. Поэтому поступал я в аспирантуру Гуманитарного института в предвкушении особой творческой атмосферы и плодотворной работы. Этому способствовало то, что шел я туда зная, чем именно хочу заниматься.
Разумеется, не будучи искушенным в осмыслении многих сложных исторических вопросов все же, относительно одного явления – тоталитаризма, представляющегося столь безобразным сколь и ужасающим атрибутом прошлого века у меня к последнему курсу обучения неясностей не оставалось; речь идет о его разрушительном, подрывающем основы благообразного человеческого общежития свойстве и его способности атомизируя общество, изолируя индивида лишать всякой ценности человеческое достоинство. Это убеждение провоцировало желание взглянуть на такое общественное устройство, которое не зиждилось бы на подавлении человеческой личности и не пресекало устремленность людей к со-трудничеству во имя общего благополучия. Имея ввиду, что жуткий опыт нахождения под удушающим тираническим гнетом был реален, по историческим меркам еще в недавнем прошлом, на определенном этапе стало свербяще интересно разобраться с тем, как наши предки справлялись с организацией социальной жизни на местах – в пределах сел и долин, удельных княжеств и исторических регионов на столь впечатляющем для стороннего наблюдателя уровне, что некоторые из заезжих путешественников оценивали общественное устройство черкесской жизни чуть-ли не как самое справедливое на тот исторический момент. В этой связи позволю себе привести одну из моих любимых цитат Джеймса Бэлла. «Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, согласием, спокойствием, воспитанностью – всем тем, что отличает этот народ в его повседневных взаимных сношениях». (В качестве подтверждения правдивости этих слов уместно обратиться к оценке труда английского путешественника русским офицером П.К. Усларом. Его вердикт был такой: «Политические отношения не мешают нам отдать полную справедливость высокому достоинству сочинения Беля (т.е. Джеймса Бэлла) о приморских черкесах».)
Общая установка заключалась в том, чтобы отталкиваясь от столь мощного культурного багажа и опираясь на осмысление категорий и социальных практик, некогда обеспечивавших сбалансированную общественную жизнь наших предков, обнаружить механизмы выявления и решения современных проблем, возникающих в сфере культурной самоорганизации черкесов. Собственно, тема моя так и сформулирована: «Современные проблемы культурной самоорганизации черкесов».
Будучи давним (со старших классов школы) почитателем этнографических работ Барасби Бгажнокова я решил обратиться к нашему маститому ученому с просьбой стать моим научным руководителем. Однако, к сожалению, по независящим от меня обстоятельствам наше сотрудничество не состоялось.
Так получилось, что моим руководителем стал Алексей Абазов. Признаться, подобная альтернатива, учитывая научную репутацию Бгажнокова, не очень ободряла. Но поразмыслив я увидел в таком обороте новые возможности. Во-первых, возрастная дистанция между Абазовым и мной была небольшой – можно сказать мы практически ровесники (и даже магистратуру он заканчивал позже меня). Эти обстоятельства сводили к минимуму возможное поколенческое недопонимание между нами. Логично было предположить, что фактор возраста не только мог способствовать облегчению коммуникации, но и, в некотором смысле предполагал заинтересованную и живую вовлеченность в работу аспиранта. Во-вторых, Абазов был не просто моим научным руководителем – он, если мне не изменяет память, возглавлял аспирантуру КБИГИ, а вскоре стал заведовать научно-образовательным центром (НОЦ) всего КБНЦ РАН. И раз он, в столь молодом возрасте, был удостоен такой чести, значит, уверенно заключал я, по части подготовки аспирантов мой наставник продемонстрировал подобающие такому статусу навыки и заслуги.
Однако вместо отсутствующего возрастного барьера на горизонте замаячила проблема иного плана; в моем представлении с более серьезным ограничителем. Оказалось, что Абазов не владеет черкесским языком. Данное обстоятельство (учитывая мою исследовательскую установку) заставило меня серьезно призадуматься: насколько мой наставник способен помочь в осмыслении, к примеру, таких категорий социального в черкесской жизни как «дзей», «жылэ», «жылагъуэ», «Iуэхутхьэбзэ» и т.д. И, в данном случае, речь не о том, что мой руководитель не мог бы заглянуть в словари (благо супруга у него дипломированный специалист по черкесскому языку) и свериться со значениями этих слов (тут следует отдать ему должное – у него есть опыт выписывания черкесских слов из источников). Не приходится доказывать, что для компетентных суждений по лексемам черкесского языка мало умения соотносить звуки с соответствующим графическим изображением. Для меня было принципиально важно чтобы человек, в котором я видел будущего мудрого наставника «чувствовал» категории, на препарировании которых, я намеревался выстраивать свою исследовательскую стратегию. Это подразумевает обладание той или иной степенью способности к этимологизации слов, вычленению морфем, отслеживанию семантической динамики и, в конечном счете, умение контекстуализировать то или иное понятие. Но если человек не «чувствует» язык на «ощупь», продуктивная работа обречена.
Для наглядности позволю себе обратиться к слову «Iуэхутхьэбзэ» без которого невозможно подступиться к осмыслению социального пространства черкесов. Перевод этого слова как «услуга», фигурирующий в словарях заведомо неполон и ничего не скажет индивидууму, находящемуся за рамками черкесского языкового сознания. Ведь это слово предоставляет замечательно широкий простор для интерпретаций. С одной стороны, структурный состав данного понятия наводит на мысль, что речь идет об «означающем» удивительного народного взгляда на альтруизм. Оказывающий подобную услугу делает «работу, отмеченную божьим языком» (это вольный и заведомо неточный перевод, но носители языка поймут, о чем я говорю). С другой стороны, структурный элемент данного слова «-тхьэбзэ» может иметь совсем иной смысл и означать метку в виде выреза (на ушах мелкого рогатого скота). А если отталкиваться от этого слова и обратиться к полисемантичному понятию «тхьэбзэгъуджэ», где оно выступает в качестве корня открывается совершенно иное направление трактовок. Весьма важно с точки зрения планируемых мной изысканий понять, к примеру, и природу омонимии слова «жылэ» из-за которой оно встречается как со значением «общество/село», так и в смысле «семя». Или же чрезвычайно интересно выяснить как так получилось, что «войско» – «дзэ» и «крестьянская супряга» – «дзей» представляют собой однокоренные лексемы и не обманчива ли кажущаяся прозрачность пути образования слов.
Чтобы подкрепить обоснованность моего беспокойства позволю себе обратиться к работе Абазова десятилетней давности в которой затрагивался вопрос «понятийного аппарата юридической антропологии» черкесов Кабарды. В ней комментировались значения понятий, актуальных много десятилетий назад. Там, в частности, дважды приводится слово «хеящIэ». В первом случае со значением «суд», а во втором – «судья». В толковом словаре подтверждается лишь первое значение. Но это не значит, что Абазов совершил непоправимую ошибку; мое компетентное знание черкесского языка (он мне родной) позволяет мне обоснованно утверждать, что первое значение обусловлено отражением процессуальности «судо-делания» («хейр+щIэ-н-ыгъэ»). Второе же обращено к фигуре, осуществляющей процесс («хейр+зы-щIэ»). Думается что такая нюансировка, подразумевалась в подобного рода работе. В этом плане считаю упущением и то, что автор специально не обратился к термину «хей», который для любого заинтересованного исследователя «юридической антропологии» черкесов представляет заведомый интерес. На мой взгляд, в полисемантизме этого понятия (со значениями: 1. Суд; 2. Правый, невиновный) воплощена одна из центральных идей современного права – презумпция невиновности.
Вместе с тем я далек от желания, чтобы настоящее высказывание воспринималось как филиппика в адрес Абазова. Разумеется, не всем дан талант как Эрнесту Геллнеру (работавшему в Северной Африке) или Клиффорду Гирцу (проводившему исследования в Индонезии) окунаться в стихию аутентики. Однако от носителя черкесской фамилии, занимающегося черкесской историей и ежедневно общающегося с носителями черкесского языка ожидаема такая способность вне зависимости от его изначальной привитости. Справедливости ради стоит упомянуть, что мировой науке известны случаи исключительно продуктивного дистанционного исследования культурных реалий. К примеру, всемирно известная работа Рут Бенедикт «Хризантема и меч: модели японской культуры» относится к их числу. Исследование было начато по поручению правительства США во время Второй мировой войны. И основную задачу заказчики труда формулировали следующим образом: «найти ответы на многие вопросы о нашем враге – Японии». Поскольку США и Япония находились в состоянии войны, Бенедикт не могла прибегнуть к обычному в таких случаях методу полевого исследования (в японской среде). Тем не менее не зная японского языка и не побывав в Японии она сумела подготовить такую работу, которую не кто-ни будь, а сам Умберто Эко назвал «самой удивительной книгой о Японии, которую ему доводилось читать». Но такой успех имел свои предпосылки.
До этого, в книге 1934 года «Модели культуры» Рут Бенедикт, как известно, «развила новую теоретическую схему изучения культур. В основе такого исследования лежит концепция «моделей культуры», направленная на выявление присущего каждой культуре единства – центрального стержня, общей темы культуры, определяющей конфигурацию всех ее элементов. Этот центральный момент Бенедикт назвала этосом культуры. Таким образом впечатляющему результату в рамках «странового» исследования предшествовала выработка оригинальной теоретической рамки по осмыслению культурных реалий социальных групп. Не требует доказательств, что концепция Рут Бенедикт в свое время явилась новым словом в культурной антропологии. Не могу судить о теоретической новизне (выступающей одним из требований к докторским диссертациям в РФ) содержащейся, к примеру, в докторской работе Абазова, но ее утверждение в «эпоху», когда ВАК несмотря на скандал санкционирует кричаще некомпетентный опус господина Мединского настраивает на не радужные мысли. Они усугубляются если вспомнить, что при этом по надуманным и политически мотивированным причинам той самой докторской степени был лишен специалист высочайшего класса историк Кирилл Александров.
Во всяком случае, если до сих пор отмечались лишь упущения и огрехи (которые случаются в ходе любого исследования) ниже обращусь к случаю вопиюще некомпетентной интерпретации данных, донельзя искажающей историческую действительность. В 2013 году в журнале «Всеобщая история» вышла статья соавторов Абазова А.Х. и Скиба К.В. под названием «Абреки, хаджиреты, психадзе: проблемы дифференциации понятий». Сама постановка задачи, и, особенно, нацеленность на «проблемы дифференциации понятий» весьма подкупают (собственно по этой причине я и ознакомился с ее содержанием). Не вдаваясь в детали текста сконцентрируюсь только на одном моменте. Так, видимо, реализуя установку на решение вынесенной в название статьи проблематики Абазов и Скиба взялись за опровержение одного устоявшегося в кавказоведении тезиса. Собственно, ничего крамольного в этом нет: наука так и развивается. Сначала появляется воспринимающаяся с опаской идея, которая со временем получает поддержку и затем она становится доминирующей. Возникновение новой концепции, которая опровергает предыдущую становится следующим шагом в научном процессе. Тут невольно вспоминаются слова Гексли о том, что истина возникает как ересь, а умирает как предрассудок. Возражения вызываются не инициативой, а избранным способом опровержения достаточно прозрачного положения. Так, на второй странице совместной работы Абазова и Скибы встречается следующее утверждение: «Более того, этот (так в тексте. – М.К.) И.Д. Попко заблуждался и в том, что «хеждреты» (так в тексте. – М.К.) – это конные богатые «набежчики», а «психадзе» – воровские шайки пеших бедняков».
Упомянутый выше Иван Диомидович Попко слишком заметная фигура в кавказоведении, чтобы отдельно представлять его. Однако следует обозначить буквально пару позиций в его биографии, которые должны были, удержать «интерпретаторов» его суждений от опрометчивых высказываний. Позволю себе напомнить, что в отличие от многих «кавказоведов» –гелертеров Попко родился на Кавказе и военную карьеру делал здесь же. При этом начиная с 1841-го и по начало 1850-х годов он участвовал чуть ли не во всех крупных операциях российских войск против черкесов именно в низовьях Кубани. Такая фактология подразумевает, что он имел возможность составить адекватное представление о непосредственном противнике с которым приходилось взаимодействовать в обозначенном регионе Черкесии. Именно с хорошо ему знакомыми низовьями Кубани он связывал боевую деятельность черкесских «психадзе» (псыхьэдзэ). Попко, предельно внятно объяснил, что «психадзе – по-русски «стая водяных псов», так называются у самих горцев пешие, неотвязные и надоедливые хищники, достигающие добычи украдкой, ползком, рядом мученических засад, – больше шакалы, чем львы набегов…» Этот образ хищничества свойствен простым по происхождению и бедным по состоянию людям». Таким образом ученый, во-первых, раскрыл специфику ведения военных действий определенным контингентом противника на отдельно взятом участке театра войны. И, во-вторых, он привел актуальную на момент военных действий аутентичную черкесскую номинацию для данной «когорты» противника, а также представил ее четкую и непротиворечивую семантику. Однако Абазову и Скибе почему-то понадобилось опровергать вышеизложенные положения Попко. Для этого они обратились к сообщению не менее компетентного в черкесских культурных реалиях первой половины XIX века Леонтия Люлье. Следуя данной установке, соавторы статьи ссылаются на последнего, согласно которому «психадзэ» – это преступники, приговоренные к смертной казни через утопление. Л.Я. Люлье писал, что «если он не успеет тотчас после объявления скрыться бегством, то схватывается, заковывается в кандалы, привязывается к дереву и убивается из огнестрельного оружия. Однако никто из своих не поднимает на него руки. Обыкновенно заставляют какого-нибудь раба сделать смертельный выстрел. Чаще же всего такого преступника бросают в воду, привязав ему на шею камень. Отсюда и произошло название «психядзь», означающее слово в слово – «брошенный в воду» (С.8). Многие годы проживавший среди черкесов Люлье, разумеется предельно точно объяснил затронутый предмет и значение использованного им слова «психадзэ», т.е. «псыхэдзэ» также как это сделал Попко относительно другого слова «псыхьэдзэ». Однако, к сожалению наши современники, презрев фундированные тезисы видных кавказоведов полуторавековой давности, сподобили публику лишь образчиком путаницы с сумятицей. Подозреваю, что незнание черкесского языка сыграло в этом не последнюю роль.
На мой, признаться, субъективный взгляд, изложенные выше факты весьма вески и, по крайней мере, достаточны, чтобы призадуматься о них со всей серьезностью. Вместе с тем, откровенно говоря, я мог бы обойти издержки сомнительной профессиональной компетентности своего руководителя, ибо исхожу из того, что успех аспирантских усилий целиком покоится на способности к самостоятельной исследовательской работе. И, уверен в применимости слов Людовика XIV: «Я для искусства сделал все, что мог, – я ему не мешал!» к позиции доброжелательного ментора. Однако ситуация осложняется тем, что академические аспекты моих раздумий отягощаются вопросами морального плана, возникающими при более тесном ознакомлении с «деятельностью» Абазова.
Некоторые из читателей этих строк наверняка осведомлены о моих скромных стараниях на поприще общественной работы. В известном смысле эти тщания увязаны с моей научной темой, которая как выше отмечалась посвящена вопросам культурной самоорганизации черкесского народа. С известной долей иронии можно, наверное, сказать, что я на практике занимаюсь выявлением вопросов, заявленных в названии моей исследовательской темы. В позапрошлом году свою деятельность мы формализовали в рамках организации «ХАБЗЭ». До этого же инициативы со своими единомышленниками мы осуществляли без юридического оформления своей деятельности. Она же, в свою очередь, последнее десятилетие во многом локализована в сети Интернет. Наряду с прочим мы давно «мониторим» контент в черкесских пабликах. И вот уже довольно длительное время (многие годы, возможно, не меньше десятилетия) завсегдатаем этих площадок выступает некто Константин Скиба. Как можно догадаться это тот самый соавтор Абазова по карикатурной интерпретации данных черкесского культурно-исторического наследия.
Все бы ничего, но данный персонаж снискал среди черкесских пользователей Сети репутацию далекую от респектабельной, а имя его стало чуть ли не нарицательным среди тех, кто знаком с его весьма экстравагантными выходками. Сами по себе разнообразные чудачества в исполнении обуреваемой зудом самопрезентации в черкесском «сегменте» фигуры (я воздержусь от предположений относительно психологических / психиатрических мотивов его странного поведения) не вызывают ни малейшего интереса. Для меня как представителя черкесской общественной организации важно прояснить отношение Абазова к человеку, манифестирующему (частенько переходя на площадную брань) воззрения несовместимые с базовыми установлениями Кабардино-Балкарской Республики.
Что я имею в виду? Как известно, с февраля 1992 года Кабардино-Балкарская Республика рассматривает уничтожение Черкесии на заключительном этапе Русско-Кавказской войны как геноцид черкесского народа. Скиба отрицает факт совершенного царским правительством преступления против человечности, тем самым идя вразрез с фундаментальным установлением Кабардино-Балкарской Республики. Более того, Скиба, как можно понять, отрицает сам факт существования единого черкесского народа. В этой связи позволю себе артикулировать два важнейших обстоятельства, манифестирующих черкесский базис в конституировании государственности КБР. Во-первых, в Постановлении Парламента Кабардино-Балкарии от 7-го февраля 1992 года осуждающем преступление геноцида речь шла именно о масштабном государственном злодействе в отношении черкесского народа. Во-вторых, проводимые с сентября 2014 года официальными республиканскими властями мероприятия рассматриваются как День черкесов. Эти факты позволяют утверждать, что, во-первых, Кабардино-Балкария на протяжении последних трех десятилетий официально декларирует существование единого черкесского народа и, во-вторых, наша Республика позиционирует себя как политический субъект правомочный выступать от имени единого черкесского народа. В этом плане представляется вполне логичным (и этичным) если Абазов, научная карьера которого непредставима вне черкесского исторического контекста и вне академической инфраструктуры Кабардино-Балкарской Республики солидаризовавшись с родной республикой публично опровергнет безосновательные домыслы и осудит аморальные выпады (иной раз обретающие обличье откровенной дичи) своего соавтора. Хотя с 2013 года прошел достаточный срок для обозначения своей позиции по этому вопросу и самооправдание после настоящего высказывания будет выглядеть заведомо блеклым и малоубедительным, все же не оставляю надежды на скорую артикуляцию отношения Абазова к обозначенным вопросам.
Признаюсь, словесно выражая такую надежду я ловлю себя на мысли, что меня все же не оставляют сомнения относительно подобной возможности. И мой скепсис, к сожалению, небеспочвенен. Посудите сами. 18-го ноября 2018 года творческая, научная общественность и гражданские активисты (среди которых был и ваш покорный слуга) Кабардино-Балкарии в лице более чем сорока ученых, писателей, артистов и общественных деятелей обратились к руководству Республики с осуждением «деятельности» одиозной директрисы нальчикского лицея №14 Жамборовой. Значительная часть подписантов обращения ожидаемо были представителями КБИГИ. В ходе сбора подписей Абазов позволил себе не солидаризироваться с патриархами научного учреждения и не мотивируя никакими соображениями свою позицию категорически отказался поддержать инициативу. (Впоследствии суд признал правомерность большинства обозначенных претензий в адрес Жамборовой.) Я помню, что такая реакция расстроила меня, но я утешал себя тем, что его супруга оказалась среди неравнодушных к судьбе черкесского языка. А раз так, то Абазов мог руководствоваться неизвестными мне, но скорее всего вескими соображениями и уважительными причинами для подобной позиции и осуждать его было бы некорректно. Однако последовавшая спустя чуть более полугода резонансная коллизия, связанная с подбросом мне наркотических веществ, по крайней мере в моих глазах прояснила жизненное кредо Абазова.
Как, наверное, некоторые помнят, тогда многие уважаемые люди в Республике и за ее пределами открыто и решительно выступили в мою защиту (за что я не устаю выражать свою глубокую и искреннюю признательность). 21-го июня прошлого года два десятка неравнодушных представителей науки, культуры и ряд общественных деятеля обратились к федеральным и республиканским властям выражая недоверие и несогласие с вменявшейся мне виной. К моей нескрываемой гордости 14 человек из них были представителями КБИГИ. Я безмерно горд, что среди них были как наши патриархи, так и менее умудренные жизненным опытом старшие коллеги. Многие из них, разумеется, если и знали мою скромную персону, то достаточно не близко (все-таки, я всего лишь заурядный аспирант). Но тем не менее обозначая свою принципиальную и бескомпромиссную позицию они апеллировали к моей репутации («хорошо зная репутацию Мартина»). Разумеется, это был аванс в мой адрес, и я осознаю, что нужно сильно постараться чтобы оправдать его. В скобках замечу, что сам факт коллективного действия с опорой на категорию «репутации» убеждает, что формирование столь важного и необходимого полноценного гражданского общества уже не за горами. Вместе с тем особый трепет и чувство благодарности я испытал к Зарете Черкесовой также проявившей решимость заступиться за меня. Она будучи куратором нашей аспирантской группы, как никто другой знала мои (признаться немалые) недостатки и именно ей случалось я доставлял неоднократные беспокойства. И все же, накоротке убедившаяся в моей небезупречности хрупкая девушка без раздумий поддержала меня в столь трудный период моей жизни. Выражая свои искренние признательность и благодарность я хотел бы обратиться и к Алексею Абазову… Но, как обнаружилось, он в этом явно не нуждается.
Когда, спустя много месяцев после моего освобождения я обнаружил отсутствие подписи моего научного руководителя и наставника, доктора исторических наук Абазова среди подписантов письма в мою защиту мысль не сразу зацепилась за этот факт. Однако неестественность этого обстоятельства все-таки заставила призадуматься над его причинами. И все же я был склонен отнести «блестящее отсутствие» искомой подписи на «технические» причины (отъезд, разминка между «собирателями» подписей и моим научным руководителем и т.д.). Вскоре я узнал, что мои догадки ошибочны и все намного прозаичнее. Просто Абазов и на этот раз категорически отказался выразить свою поддержку обратившимся к нему людям. Со слов свидетелей момента, мизансцена эта выглядела настолько неожиданной, что сначала казалось Абазов просто не понял с чем к нему обратились. Он понял, но просто реакция была неестественной (если конечно исходить из того, что он настоящий, а не как принято теперь говорить фейковый научный руководитель). Обратившиеся к нему люди взывали к репутационным рискам которым он себя подвергает, нарочито игнорируя ситуацию с подопечным. Однако Абазов был неумолим – видимо социальным референтом (про «звездное небо над головой и моральный закон внутри нас» умолчу) моего наставника является не научное и творческое сообщество (оно то как раз единодушно поддержало меня). Не важно по какой причине Абазов посчитал мое имя «токсичным» – важно то, что он сделал очередной выбор (напомнив тем самым черкесскую поговорку: «зэ ихуэр назэщи, тIо ихуэр нэфщ»). Не могу сказать обнаружило ли данное обстоятельство его базовый так сказать квалификационный признак. Но в связи с затронутой ситуацией на память почему-то приходят незабвенные строки Александра Галича:
«Промолчи, промолчи, промолчи…
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть – в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!»
В завершение сошлюсь на очередного гиганта. Как-то Александр Пятигорский озвучил нетривиальную (а иных, как известно, у него и не водилось) мысль о том, что интеллект и нравственность произрастают из одного начала. Он был убежден: «Когда нет нравственности, интеллект сохраняется через цинизм… питаемый страхом или выгодой… Интеллект без нравственности вырождается…» Возможно, с точки зрения формальной логики такое суждение не выглядит безупречным, но, по-человечески, такое видение глубоко мне импонирует. Поэтому изложив свои наблюдения относительно вопросов, где данные качества были явлены в своеобразных формах я обращаюсь к Вам, Залимхан Вячеславович, предоставить мне возможность продолжения своих изысканий под руководством другого наставника.
С уважением,
аспирант КБИГИ,
президент общественной организации «ХАБЗЭ»,
Мартин Кочесоко
