Мадина Хакуашева: потерять язык – огромное преступление
Никаких объективных предпосылок для сохранения миноритарных языков сегодня нет. Если общество и специалисты останутся безучастными и не заставят государство изменить языковую политику, родные языки исчезнут… Накануне Дня черкесского языка и письменности доктор филологических наук Мадина Хакуашева рассказала, существуют ли действенные образовательные методики, направленные на сохранение и развитие родных языков, а также объяснила, зачем нужно изучать черкесский язык в условиях глобализации.
Давайте для начала обозначим, в каком состоянии, согласно принятым классификациям, сейчас находится черкесский язык?
По данным ЮНЕСКО, черкесский язык относится к вымирающим языкам. Ранее я об этом писала в своих статьях и с тех пор ситуация не поменялась. Она могла, скорее, ухудшиться, если бы не созданный в мае прошлого года Демократический конгресс народов России. Благодаря значительным усилиям и всемерным инициативам со стороны общественников, представителей этой организации, нам удалось по крайней мере сохранить состояние языков на том уровне, на котором они сейчас находятся. Стоит ослабить сопротивление – и тенденции к ухудшению ситуации станут явными.
Но даже если нынешняя стагнация просуществует еще какое-то время – недолгое, кстати, – мы потеряем так называемые миноритарные языки, потому что никаких объективных предпосылок для их сохранения нет. Конечно, везде ситуация неравнозначная. Допустим, лично мне кажется, что сейчас положение чеченского языка гораздо лучше, чем черкесского. Но надо понимать, что все северокавказские языки признаны ЮНЕСКО вымирающими. И всем им грозит опасность исчезновения, если не поменять языковую политику.
Сегодня многое зависит от гражданской активности специалистов, общественников. Я полагаю, что профессионалы – лингвисты, филологи – должны подсказать, в каком русле нужно двигаться, выработать некий комплекс мер. Сама я занимаюсь этими проблемами, потому что как литературовед понимаю, что без языка не будет национальной литературы. А если не будет литературного языка, не будет и бытового, который сегодня в КБР сохраняется за счет сел и сельских анклавов в Нальчике. Но в селах негде учиться и работать, поэтому молодежь переезжает в райцентры, города. Если родители – представители первого поколения горожан, они все еще по инерции говорят на кабардинском или балкарском. При этом их дети, которые полностью интегрированы в городскую среду, уже перестают общаться на родном языке.
В общих чертах ситуация такова. Это эмпирическое наблюдение, но оно совпадает с видением ситуации многих специалистов, занимающихся проблемой сохранения языков. Все наблюдают примерно одну и ту же картину. Поэтому можно сказать, что тенденция везде одна и та же. Терять свой язык обидно, это очень травмирующий опыт. Мы не можем этого допустить.
Какой должна быть языковая политика: как создать языковую среду, в которой можно будет не опасаться за будущее языка?
В этом плане есть очень хороший опыт в Северной Осетии, где благодаря профессору Тамерлану Камболову в школах внедрили альтернативный метод обучения. Мы ездили туда, вернулись полные впечатлений. Главная особенность этого метода в том, что речь идет не об изучении языка, а обучении на родном языке.
В Кабардино-Балкарии была такая система образования. Во времена моих родителей почти все предметы преподавались на родном языке. В этом их преимущество перед нами – сегодняшними представителями гуманитарной интеллигенции. У меня, например, отец – настоящий билингв. Он одинаково хорошо владеет и кабардино-черкесским, и русским языками, чем я похвастать не могу, потому что я жертва другой методики обучения – постхрущевской.
По Камболову, обучение на родном языке ведется до четвертого класса. При этом русский язык изучается, как предмет. В пятом классе обучение переводится на русский язык, за исключением тех предметов, по которым не предусмотрен единый государственный экзамен: изобразительное искусство, музыка, история и география Осетии и так далее. Такой подход к обучению дает хорошие результаты.
Нам надо сначала изучить этот опыт, а потом адаптировать его к нашим реалиям – все-таки у нас биэтническая республика. Но в целом в Северной Осетии имеется огромный блок методических разработок – литература, учебники. Финансирование там идет исключительно за счет республиканских резервов. У них как-то получается выделять – правда, не знаю, какую сумму.
В общем, языковая политика может быть успешной, если будет достаточно внятная, убедительная программа. И главное, если эта программа будет воспринята региональными властями, как это произошло в Осетии. Я была бы счастлива, если бы во всех республиках, где языки стоят на грани исчезновения, руководство пошло навстречу представителям интеллигенции, общественности.
Как отразился на состоянии языков недавний закон об их добровольном изучении?
Я вообще не понимаю, для чего это все внедрялось. Это все игры, направленные на унификацию всех наций, на исчезновение языкового разнообразия. Вместо того, чтобы его сохранять, как-то способствовать развитию, государство пытается какими-то силовыми методами нивелировать без того полуразрушенные культуры и почти исчезнувшие языки. Мне эта логика недоступна.
Что вы отвечаете тем, кто говорит: зачем нам черкесский язык – чтобы быть успешным, надо знать русский, английский?
При всей моей любви к русскому языку – он для нас не родной. Я на нем думаю, но этнически – это все-таки не родной язык. Что же касается черкесского, то это язык глобальный. Девяносто процентов черкесов проживает за пределами исторической родины, и они живут во всех странах мира. Если вы собираетесь интегрироваться в мировую культуру – неважно, на Востоке или на Западе – куда бы вы ни приехали, зная черкесский язык, вы не пропадете. Только по официальным данным, черкесские диаспоры есть в 56 странах мира, а фактически, повторюсь, они имеются во всех странах. По всему миру черкесы создают свои организации Адыгэ Хасэ, которые насколько могут помогают соотечественникам, переехавшим из других стран. Так что все эти клише, которые у нас любят повторять и тиражировать, не имеют под собой никакой реальной основы.
Я не понаслышке знаю, что, например, в Литве никто не говорит, что изучение литовского – бессмысленно. Там понимают, что язык – это не только уникальная коммуникативная сфера. Это особая форма восприятия мира. Почему говорят «языковая картина мира»? Потому что мы всё воспринимаем через язык. Исчезает язык – исчезает эта уникальная форма восприятия. И, может быть, вместе с языком исчезают какие-то скрытые резервы человека. Я считаю, это огромное преступление – потерять язык.
