«Здравствуй», – отвечал я и прибавил:
– Послушай, брат, перевяжи, пожалуйста, чем-нибудь мои раны.
– Якши, якши (хорошо! хорошо!) и, переговорив немного с присутствующими, уселся возле меня.
В ту же минуту марушки (девицы) засуетились, перебегали из одной сакли в другую, а две из них ушли в близлежащий лес.
– Черкес знай? (можешь ли говорить по-черкесски?) спрашивал меня косой шапсуг. Я сделал отрицательный знак головою.
– Турк знай? араб знай? енглиз знай? (можешь ли говорить по-турецки, по-арабски и по-английски?) – спрашивал он меня.
Я повторил тот же знак.
– Ияман, ияман (Нехорошо)! произнес он протяжно, приподняв платок и осматривая раны: потом вынул из кармана небольшой складной ножик, тщательно осмотрел его, осторожно отпорол рукав сюртука, а вместе с тем и рукав рубашки. Запекшаяся кровь замедлила ход операции. Наконец рукав был снят. Свежая кровь полилась из ран.
На зов косого шапсуга, марушка поспешно принесла из сакли небольшое корыто, десяток яиц, ложки три свежего коровьего масла, щепоть соли и тряпки.
Почти вслед за ней пришли и уходившие в лес две девушки: они принесли пучок какой-то травы и деревянную ступку. Косой шапсуг разбил яйца, вылил их в деревянную ступку, положил две ложки масла, щепоть соли, половину пучка травы и весь этот состав начал сбивать, что продолжалось около часа.
Образовалась желто-зеленая жидкость, которою шапсуг помазал довольно густо длинную, но узкую тряпку и, не смывая крови, убинтовал тряпкою мою руку, не завязав однако ни одной раны. Потом, взяв кусочки хлопья и обмакнув их в состав, приготовленный таким же образом, но без соли, он вложил их в раны, перевязал тряпками и подтянул руку мою башлыком.
Во время перевязки, косой шапсуг, для поддержания сил моих, давал мне несколько раз пить воды…
…Уже во второй раз серп луны показался на небе, во второй раз доходит он до полнолуния, я а все сижу, побрякивая цепями. Раны мои зажили; я здоров…»
