Детский ночной кошмар стал реальностью. Удивления не было. Теперь только стало ясно, что я жила ожиданием этой правды, – чудовищной, но освобождающей от странного ощущения собственной незавершенности.«Ля-илляха-иллялях», – шептала я, но кошмар не проходил. Я чувствовала гулкие удары и слушала, как в мое полое сердце медленно заползает боль, и когда она стала нестерпимой, потемнело в глазах, и я задохнулась. И тут из темных глубин моей памяти неожиданно всплыла молитва, которой бабушка втайне от всех обучала меня. Старые и новые слова ее выстраивались сами собой и казались солеными от слез.
Никогда, кажется, я не говорила так долго на своем родном полузабытом языке: «Аллах Великий! Упокой души их, – тех, о ком я ничего не знала, ни одного звука имени их – родственников моих – погибших, и родственников этих родственников – погибших, друзей их – погибших, тысячи тысяч детей, стариков, женщин и мужчин безымянной плоти и крови моей, много раз истлевшей и возрожденной в новом обличье – моем, и тех, кто ныне на этой земле.
Упокой их, заживо сожженных, нетленный дух которых вырвался из горящих ям и домов; заживо погребенных, за телами которых не стало видно морского дна тех, кто так и не увидел вожделенный чужой и проклятый берег. Оставшуюся горстку народа моего, – вспоминала я услышанные слова, – на земле своей укрой и сохрани. Миллионы и тысячи народа моего, рассеянного по всему пространству земли, укрой и сохрани!
Дай ему память, силу и стремление воссоединиться на земле отцов. Не дай забыть Бога своего, и народ свой, и язык свой, не дай сгинуть бесследно, растворившись в других народах, не дай остаться лишь в гортанном звуке, угасающем в веках, не дай кому-то сказать на детей твоих:
«Они были, и теперь их нет», не дай предать память о тысячах тысяч колен своих, которые отстояли себя в схватке со временем и вылетели из расколовшегося яйца тысячелетий с неповторимым ликом и великой душой! Сохрани крылья народу, умеющему летать!»
Мадина Хакуашева, «Дорога домой»’
